18 января 2017 года - День памяти, сегодня 75 лет с начала принудительного вывоза населения Украины в Германию (остарбайтеров)
Из воспоминаний мой тети Александры Владимировны Горинович
Весной 1942-го года начали забирать молодежь (от 16, а иногда и в 14 лет) и вывозить на принудительные работы в Германию. Говорили, что якобы добровольно они ехали, но в Киеве на рынках ловили уже девушек, парней, грузили в телячьи вагоны и под охраной везли их в Германию. Некоторых брали, вручая повестки, а кого-то брали безо всякого предупреждения. Вот так и меня, перед самым тем, как уже всех забрали, забрали, в чем стояла, даже перемены одежды не могла взять, т.к. постиралась и моя одежда еще не высохла. Да и из еды нечего было взять с собою в дорогу.
Кто-то маме дал 3 рубля украинских денег (во время оккупации были такие), а учительница Мария Ларионовна Тихонович испекла ячменные коржи. Она торопилась их испечь, и они очень подгорели. Но я их взяла.
Нас вели пешком до Василькова. Колонну нашу охраняли полицаи-украинцы в черных шинелях и немцы с винтовками.
Возле Крушинки я встретила брата Мишу, который возвращался из Василькова, где раз в месяц маме давали буханку просяного хлеба – надеялись, что будут хозяйничать в Украине, им надо будет открывать школу и учительница со знанием немецкого языка им пригодится. Мама боялась и за брата, чтобы не забрали. Она мне сказала, чтобы я взяла хлеб у брата, но он не хотел отдавать, т.к. думал, что я его обманываю. Ведь все шли с чемоданами, а я с пустыми руками.
Нас привели в Васильков и закрыли в школе. Двор был обтянут проволокой и ходили часовые полицаи и немцы.
Мы, янковические держались вместе.
И вечером, когда парни и девушки развязали свои торбы и стали есть, я забилась в уголок, ведь у меня были только обгорелые коржи.
Одноклассники звали меня, но я отвечала, что не хочу есть. Хоть ничего не ела с самого утра.
Утром 21 сентября ко мне пришла мама. Я ей отдала 3 рубля и просила купить стакан семечек, больше на эти деньги купить ничего было нельзя. Мама сказала, что она разговаривала с врачом, которая будет в комиссии и та постарается меня освободить, но когда я сказала, что недавно перенесла тяжелое заболевание – воспаление легких и что у меня с самого детства обморожены руки и ноги (а это правда, весной открывались раны) комиссия сказала, что в Германии тепло, а меня возьмут на легкую работу. А подружку мою – Полину отпустили, за неё родители дали много денег.
Вечером нас увезли в Киев и разместили в бараках, там, где была тюрьма. Спали мы на полу. Днем ко мне приходила тетя Вера и бабушка Катя. Они принесли мне одежду. Тетка отдала свое пальто, мамин костюм , ту одежду, которую я постирала и маленькую подушку, плетеную корзинку для белья и пикейное одеяло.
Мы по очереди спали на этой подушке.
Утром нам выдали на пятерых по буханке хлеба и пачку какого-то продукта под названием мед и погрузили в вагоны.
А ночью двоих (парня и девушку) пытавшихся бежать застрелили, а я была в это время в туалете во дворе, если нашли бы, то убили бы. Очень испугалась и долго не выходила.
Днем снова пришла тетя Вера, бабушка Катя и мама. Хотели дать полицаю денег (тетя что-то продала, а мама одолжила), но полицай сказал, что это мало и показал на бидон с медом, который привезли из Янковичей родственники Марии Хмары.
Её отпустили.
А меня вместе с другими янковцами посадили в телячий вагон, окошки которого были заплетены колючей проволокой, а в углу лежала грязная солома и под крики и плач тех, кто был в вагоне и тех родных, которые провожали (хоть их гнали и били) поезд поехал в «Великую Германию» под охраной немецких солдат.
Везли, в основном, ночью. А днем стояли. Где-то 25-26 сентября ми приехали в Польшу. Там нас сначала в лагерь направили в в г.Ченстохов, где работала комиссия. Там нас осмотрели, обрезали девушкам косы, шарили в чемоданах и корзинах, забирали понравившееся.
У меня забрали юбку, которую я пошила сама из отцовских брюк и сало, которое принесла бабушка Катя. На комиссии меня признали здоровой, хотя у меня была температура 38. Написали, что годна к легким работам. Дальше повезли во Львов, где гнали через какую-то площадь и длинной улицей. Люди выходили, смотрели, где-то кто-то пытался что-то дать – воду или еду какую-нибудь, но их отгоняли.
Из Львова ехали до Берлина без остановок, а там нас привели в какой-то большой лагерь, где было много людей и много бараков. Весь огороженный несколькими рядами проволоки, к которой запрещено было подходить. Там мы провели 2 дня, спали на двухъярусных стеллажах. Нам выдавали по 50 г маргарина и хлеба 100 г в день. И снова грустные песни, плач, нытье и ругань. За проволокой ходила красивая большая девочка украинка, она сошла с ума. То плакала, то смеялась. Было страшно смотреть на нее. Неужели и нас это ждет? – думали мы. Очень страшно.
В полдень нас разделили.
Парней за ограду (их должны были везти на военные заводы), а нас к хозяевам. Некоторых девушек взяли в горничные к хозяевам, у них даже справки были с красной полосой. Они все как на подбор были здоровыми, статными и красивыми.
Меня и еще 12 девушек с Киевщины отобрали для работы на бауэров в сельском хозяйстве. Нас привезли в г. Гильдесгейм возле г.Ганновера. В помещении, которое называлось Арбейттзале, в огромной пустой комнате нас поставили полукругом лицом к входным дверям. Приходили хозяева, которые подавали заявки на работников-остарбайтеров.
С каждым приходом хозяев, нас становилось все меньше. И вот нас осталось семеро. Из Янковичей остались я и Горовая Мария (14 лет). Какое-то время никто не приходил, а есть уже хотелось очень сильно, и ноги болели – мы стояли так уже несколько часов.
Вдруг в окно (а окна были большими) я увидала, как остановился маленький автомобиль. Он был трехколесным – такой я увидела впервые. Мне стало немного смешно, кто же выйдет из него, но открылась дверь в комнату, и на пороге стоял большой, толстый немец. Внезапно меня охватил ужас – неужели он возьмет меня?!
А он стоял и улыбался, а потом пошел прямо ко мне. Я заплакала, а он говорит по-русски медленно, хорошо.
Успокоило то, что этот немец не заглядывал в рот, проверяя зубы, не смотрел на мои руки. Ведь другие выбирали работников именно так – как корову или коня. Он сказал чтобы я попрощалась со своими подругами и шла к той маленькой машине на 3-х колесах. Я подошла к Марии Горовой (мы из одного села), обняла её и мы вдвоем заплакали и не могли отойти друг от друга. Тогда этот немец взял Марию за руку и спросил – сестра? Она кивнула и я тоже подтвердила, что мы сестры. Мы обе были худыми и черноволосые. Так мы уже вдвоем пошли к машинке. В машине за рулем сидел поляк (работник этого хозяина). Хозяин пошел что-то покупать, а мы разговорились с поляком. Он сказал нам, что хозяин добрый, у него много работников – немцы, поляки и русские пленные.
Хозяин принес нам по бутерброду и по бокалу темного пива.
Мы поели и машина повезла нас к месту нашей работы. Мария сказала: - может и вправду нам повезло?!
Но у него мы пробыли всего 2 месяца, а потом нас забрали другие хозяева.
Было запрещено, чтобы пленные работали вместе с девушками-украинками, недавно приехавшими из Украины. Марию забрал пастор ухаживать за маленькими детьми (у него их было трое) и она там работала до освобождения (апрель 1945 г.)
А я попала к крупному бауэру, который владел большой птицефермой, 48 коров, 40 лошадей, свиней – 300 шт. Много земли и много работников. Больше ста. Это были пленные французы, украинцы, русские и вывезенные на принудительные работы бельгийцы, сербы, поляки и те, кто приехал в Германию из Западной Украины еще в 1938-39 годах.
Все они работали на фермах и полях хозяйства (бауэра Вильгельма Зибке, 50 лет, члена НСДАП)
У него я работала 3 года, до освобождения американскими солдатами 21 апреля 1945 года.
Работы было много: вставала в 5 часов утра готовила кухню к работе (в 7 приходили на кухню 2 немки.)
Одна кухарка и управляющая. Управляющая была жестокой женщиной. Садисткой. Курила, пила, все время ругалась и била. Вначале она на меня кричала, называла русской свиньей, гнилой сливой, гноем, а когда на ее брата с восточного фронта пришла похоронка, она стала еще более жестоко обходиться со мною. Била, не давала еды. И, когда я ела, то кричала, что я русская свинья и много ем. (Хлеб давали утром и вечером 150 г в день, а обед – картошку в мундире). Я плакала и не доев шла работать. Вечером и утром давали чашку ячменного кофе без сахара.
И летом и зимой я, вместо обуви, носила деревянные дощечки с брезентовыми ремешками. Ноги зимой мерзли, а в комнате, где я жила за 3 года не топили ни разу. Да еще управляющая все время окно открывала – говорила, что духу моего не выносит. В воскресение мне давали чулки, платье рваное, чтобы я их штопала, а потом носила. На одном из платьев было более 100 маленьких и больших дыр (я их пересчитала).
25 апреля 1945 года нас освободили американские войска. Но еще некоторое время мы работали.
Пленные французы уехали во Францию, а нас привезли в большой лагерь, а потом передали советским войскам. Там мы были до самой отправки на Родину. В лагере нас проверяли врачи и органы НКВД.
Я уже получила письмо от мамы. Знала, что все живы, кроме папы. Специальным самолетом отправили наши письма к родным. Это было огромным счастьем.
Вначале нас брали на работы, мы стирали форму нашим солдатам, а потом меня и одну женщину из Курской области взяли работать в пункт репатриации граждан вывезенных из Советского Союза в Германию. На каждого мы заполняли бланки. Так я работала больше месяца. Обещали меня отвезти после окончания работы в Украину. Я очень хотела побыстрее вернуться домой и меня отпустили с первым же поездом. Ехали мы через Беларусь.
Вскоре нас погрузили в товарные вагоны и повезли домой. Проезжали через разрушенную Германию. Через руины Берлина, Магдебурга, Познани. В Познани мы стояли 9 дней. Потому, что в первую очередь отправляли эшелоны с солдатами и возвращающихся из плена русских и украинцев.
А потом и Беларусь. Остановились в Минске. Там я попрощалась с друзьями из Псковщины и Беларуси - Иваном Кусковым, Надей Стеценко. А следующая остановка была уже в Черниговской области в городе Бахмач.
Дальше добирались кто как мог.
http://carabaas.dreamwidth.org/